Алмустафа, избранный и возлюбленный, заря своего дня, двенадцать лет ждал в городе Орфалесе возвращения корабля, который должен был увезти его на остров, где он родился. На двенадцатый год в седьмой день Айлула, месяца урожая, он поднялся на холм, лежащий за стенами города, обратил взор к морю и заметил свой корабль, приближающийся вместе с туманом Тогда распахнулись врата его сердца, и радость его полетела далеко над морем. Он закрыл глаза и молился в безмолвиях своей души. Но только сошел он с холма, как его охватила немая грусть, и подумал он в сердце своем: "Как уйти мне с миром и без печали? Нет, не оставить мне этот город, не поранив дух. Долгими были дни страданий, проведенные за его стенами, и долгими были ночи одиночества; а кто может расстаться со своими страданием и одиночеством без сожаления? Слишком много осколков духа рассеял я по этим улицам, и слишком много детей моих стремлений бродят нагими меж этих холмов, и я не могу уйти от них легко и без боли. Не одежду сбрасываю я сегодня, а собственными руками сдираю с себя кожу. Не мысль я оставляю после себя, а сердце, умягченное голодом и жаждой". Нельзя мне более медлить. Море, которое зовет к себе все сущее, зовет и меня, и я должен отплыть. Ибо остаться - значит замерзнуть, заледенеть, сделаться застывшим слепком, хотя часы ночные и пламенны. Хотел бы я взять с собою все. Но как? Голос не может взять с собою язык и уста, которые дали ему крылья. Он должен устремляться в эфир один. И орел один летит к солнцу, оставив родное гнездо. Дойдя до подножия холма, он вновь обернулся к морю и увидел, что его корабль приближается к берегу, а на палубе моряки - сыновья его земли. И воззвала к ним его душа и он сказал: "Сыновья праматери моей, вы, оседлавшие гребни волн, Сколько раз приплывали вы в моих снах. Вот вы пришли в мое пробуждение, которое есть мой более глубокий сон. Я готов пуститься в плавание, и мое нетерпение, подняв все паруса, ждет ветра. Лишь глотну этого спокойного воздуха, взгляну с любовью назад, и тогда я встану среди вас, - мореплаватель среди мореплавателей. О бескрайнее море, дремлющая мать, только в тебе находят свободу река и ручей. Лишь один поворот сделает этот ручей, лишь еще один его всплеск раздастся на этой поляне, - и я вольюсь в тебя, беспредельная капля в беспредельный океан". И когда он шел, он увидел издали мужчин и женщин: они оставили свои поля и виноградники и спешили к городским воротам. И он слышал их голоса, которые выкрикивали его имя, неслись от поля к полю и возвещали друг другу приход его корабля. И сказал он себе: "Будет ли день расставания днем жатвы? Скажут ли, что вечер мой был воистину моей зарей? Что дать мне тому, кто бросил свой плуг посреди борозды, или тому, или тому, кто оставил колесо своего виноградного точила? Станет ли мое сердце плодоносным деревом, чтобы я собрал плоды и дал им? И будут ли мои желания подобны роднику, чтобы я мог наполнить их чаши? Разве я арфа, чтобы рука могущества касалась меня, разве я флейта, чтобы его дыхание излилось сквозь меня? Я искатель безмолвий, но какое сокровище нашел я в безмолвиях, чтобы с уверенностью раздавать? Если это день моего урожая, то какие поля засеял я зернами и в какие незапамятные времена? Если это воистину час, когда я поднимаю свой светильник, то не мое пламя будет гореть в нем. Пустым и темным подниму я свой светильник, И хранитель ночи наполнит его маслом и он же зажжет его." Такие слова сказал он. Но много неизреченного осталось в его сердце. Ибо сам он не мог высказать своей более глубокой тайны. И когда он вступил в город, весь народ вышел ему навстречу, и все плакали перед ним в один голос. И старшины города вышли вперед и сказали: "Не покидай нас. Ты был полуднем в наших сумерках, и твоя молодость даровала нам мечты. Ты не чужой среди нас и не гость, а сын и возлюбленный наш. Не заставляй же наши глаза тосковать по твоему лику." И жрецы и жрицы сказали ему: "Не дай волнам морским разлучить нас теперь, и не дай, чтобы годы, которые ты провел среди нас, стали воспоминанием. Ты блуждал среди нас, дух, и твоя тень была светом на наших лицах. Мы так любили тебя! Но молчалива и скрыта покровами была наша любовь. А сейчас она громко взывает к тебе и открыто встает пред тобою. Всегда было так - глубина любви не познается раньше часа разлуки". И пришли также другие и умоляли его, но он не отвечал им. Он только склонил свою голову; и те, что стояли рядом, видели его слезы, падающие ему на грудь. Вместе с людьми пошел он к большой площади перед храмом. И вышла из святилища женщина по имени Алмитра. Была она прорицательницей. Он взглянул на нее с глубокой нежностью, ибо это она первая нашла его и поверила в него, когда он пробыл всего день в их городе. И она приветствовала его, сказав: "Пророк Божий, разыскивая окончательное, долго искал ты в далях свой корабль. И вот корабль твой прибыл, пора тебе отправляться. Глубока твоя тоска по земле твоих воспоминаний и обители твоих сокровенных желаний; и любовь наша не свяжет тебя, и не удержат тебя наши нужды. Однако об одном мы просим, прежде чем ты оставил нас: поведай нам и дай нам от твоей истины. А мы передадим нашим детям, они своим детям, и это не погибнет. В одиночество ты взирал на наши дни, и, бодрствуя, слышал плач и смех нашего сна. Поэтому теперь открой нам нас самих, и расскажи нам все известное тебе о том, что есть между рождением и смертью". И ответил он: "Люди Орфалеса, о чем еще могу я сказать, как не о том, что и сейчас шевелится в ваших душах?" ...........................................................
И вот настал вечер. И сказала Алмитра, прорицательница: "Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам". И ответил он: "Разве это я говорил? Не я ли был и внемлющим?" Потом он спустился по ступеням храма, и весь народ последовал за ним. Он дошел до своего корабля и встал на палубе. И, возвысив свой голос, он обратился к народу: "Народ Орфалеса, ветер велит мне покинуть тебя. И, хотя я не так спешу, как ветер, все же я должен идти. Мы, путники, вечно ищущие пустынных дорог, никогда не начинаем день там, где закончили предыдущий; и восход солнца никогда не застает нас там, где нас покинул закат. Мы в пути даже тогда, когда земля спит. Мы семена живучего растения, и, как только мы достигаем зрелости и сердца наши переполняются, ветер подхватывает нас и рассеивает. Коротки были мои дни среди вас, но еще короче слова, что я сказал. Но если мой голос затихнет у вас в ушах и моя любовь изгладится из вашей памяти, я приду вновь. И с сердцем, более полным, и устами, более воздающими духу, буду я говорить. Да, я вернусь с приливом, И, хотя смерть может скрыть меня и большая тишина может объять меня, все же я вновь буду искать вашего понимания. И не во тще буду я искать. Если что-нибудь из сказанного мною есть истина, то эта истина откроется более зычным голосом и словами более созвучными вашим мыслям. Я ухожу с ветром, народ Орфалеса, но я не кану в пустоту; Если в этот день не суждено сбыться вашим нуждам и моей любви, то пусть он остается обещанием, пока не настанет другой день. Меняются нужды человека, но не его любовь, и он неизменно жаждет, чтобы любовь утолила его нужды. Потому знайте, что я вернусь из большего безмолвия. Туман, что тает на рассвете и оставляет лишь росу в полях, поднимется, соберется в облако и упадет дождем. И я был подобен туману. В ночной тиши бродил я по вашим улицам, и дух мой входил в ваши дома, Биение вашего сердца было в моем сердце, и ваше дыхание - на моем лице, и я знал всех вас. Да, я знал вашу радость и вашу боль, и, когда вы спали, ваши сны были моими снами. Часто я был среди вас озером среди гор. Во мне отражались ваши вершины, и пологие склоны, и даже проходящие стада ваших мыслей и желаний. В мою тишину с ручьями врывался смех ваших детей и с реками - страсть ваших юношей. И, достигнув моей глубины, ручьи и реки все же не переставали петь. Но нечто более сладостное, чем смех, и более великое, чем страсть, пришло ко мне. То было беспредельное в вас; Великан, в котором все вы - лишь клетки и мускулы; Тот, в песне которого ваше пение - всего лишь беззвучный трепет. Именно в этом великане вы велики, Глядя на него, я увидел и полюбил вас. Ибо каких далей, которых нет в этой великой сфере, может достичь любовь? Какие видения, ожидания и помыслы может вызвать этот полет? Этот Великан в вас подобен исполинскому дубу, усыпанному яблоневыми цветами. Его сила связывает вас с землей, его аромат поднимает вас в пространство и в его несокрушимости вы бессмертны. Вам сказали, что будь вы цепью - вы слабы, как ваше слабейшее звено. Но это лишь наполовину истина. Вы и крепки, как ваше крепчайшее звено. Оценивать вас по самому малому из ваших дел - значит измерять силу океана по хрупкости его пены. Судить о вас по вашим неудачам - значит возлагать вину на времена года за их непостоянство. Да, вы подобны океану, и, хотя севшие на мель корабли ждут прилива у ваших берегов, вы, даже если вы океан, не можете торопить свои приливы. Еще вы подобны временам года, И, хотя зимой своей вы отрицаете свою весну, весна, покоясь в вас, улыбается в дреме и не таит обиды. Не думайте, что я сказал это, чтобы вы говорили друг другу: "Он воздал нам хвалу. Он видел в нас лишь доброе". Я лишь называю словами известное вам самим в мыслях. Но что есть знание, облеченное в слово, как не тень бессловесного знания? Ваши мысли и мои слова - волны, расходящиеся от запечатанной памяти, которая хранит наши минувшие дни, И те давние дни, когда земля не знала ни нас, ни саму себя и, те ночи, когда земля пребывала в смятении. Мудрые люди приходили дать вам от своей мудрости. Я пришел взять вашу мудрость. И вот я нашел большее, чем мудрость. Это пылающий дух в вас, все более распаляющийся, Пока вы, не замечая его возрастания, сетуете на угасание ваших дней. Это жизнь, ищущая жизни в телах, которые страшатся могилы. Здесь нет могил. Эти горы и равнины - колыбель и ступени. Всякий раз, как вы проходите мимо поля, где покоятся ваши предки, вглядитесь и вы увидите самих себя и детей ваших, пляшущих, взявшись за руки. Истинно, часто вы веселитесь, не ведая того. Другие приходили к вам; за золотые обещания, ставшие вашей верой, вы дали им лишь богатство, власть и славу. Я дал вам меньше, чем обещания, но вы были куда щедрее ко мне. Вы дали мне более сильную жажду жизни. Воистину нет большего дара для человека, чем тот, что превращает все его цели в запекшиеся губы, а всю жизнь - в нескудеющий родник. И в том моя честь и награда, что, когда бы я ни пришел к роднику напиться, я вижу, что чистая вода сама жаждет; И она пьет меня, пока я пью ее. Иные из вас считали, что я горд и слишком робок, чтобы принимать дары. Да, я слишком горд, чтобы принимать плату, но не дары. И хотя я кормился лесными ягодами среди холмов, когда вы могли усадить меня за стол, я спал на галерее храма, когда вы с радостью приютили бы меня, Все же разве не ваша нежная забота о моих днях и ночах делала еду сладкой для моих уст и окутывала мой сон видениями? Вы даете много, вовсе не ведая о том, и я благословляю вас за это более всего. Истинно, доброта, которая смотрится в зеркало, обращается в камень. Некоторые из вас называли меня нелюдимым, опьяненным собственным одиночеством. И вы говорили: "Он держит совет с лесными деревьями, но не с людьми. Одиноко сидит он на вершинах холмов и смотрит на наш город". Верно то, что я поднимался на холмы и бродил в отдалении. Как еще было увидеть вас, если не с высоты и не издалека? Как можно быть воистину близко, не будучи далеко? А другие из вас звали меня, но безмолвно, и говорили: "Незнакомец, возлюбивший недостойные выси, почему ты живешь среди вершин, где орлы вьют гнезда? Почему ищешь ты недосягаемое? Какие бури хотел бы ты поймать в свои сети и за какими призрачными птицами охотишься в небе? Приди и будь одним из нас. Спустись, насыть свой голод нашим хлебом и утоли жажду нашим вином". В одиночестве своих душ говорили они эти слова; Но будь их одиночество глубже, они бы знали, что я искал лишь секрет вашей радости и вашей боли и охотился лишь за вашей большей сущностью, что странствует в небесах. Но охотник был и добычей; Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы вонзиться в мою грудь. И кто летал, тот и ползал; Ибо когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой. И я, верующий, предавался сомнению; Ибо часто я влагал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас. И вот с этой верой и знанием я говорю: Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля. Все, что есть вы, обитает над горами и странствует с ветром. Это не тварь, выползающая на солнце погреться или роющая ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности, но нечто свободное, дух, который объемлет землю и движется в эфире. Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их. Смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их, И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало. Жизнь и все живое зарождается в тумане, а не в кристалле. И кто знает, может, кристалл - это рассеивающийся туман? Мне хочется, чтобы, вспоминая обо мне, вы помнили: То, что кажется в вас самым слабым и смутным, - самое сильное и ясное. Разве не ваше дыхание подъяло ваши кости и укрепило их? И разве не сон, которого никто из вас не помнит, построил ваш город и придал облик всему, что в нем есть? Если бы вы только могли видеть приливы того дыхания, вы перестали бы видеть все другое. И если б вы могли слышать шепот того сна, вы не смогли бы слышать иные звуки. Но вы не видите и не слышите, и это хорошо. Пелену, что застилает ваши глаза, поднимут руки, которые ее соткали, и глину, что закрывает ваши уши, вынут пальцы, которые ее замешивали. И тогда вы увидите. И тогда вы услышите. Вы не будете жалеть о том, что познали слепоту и раскаиваться в том, что были глухи. Ибо в тот день вы узнаете сокровенные цели всех вещей. И вы благословите тьму, как благословляли свет". Сказав это, он посмотрел вокруг и увидел, что кормчий его корабля стоит у руля и смотрит то на поднятые паруса, то вдаль. И он сказал: "Терпелив капитан моего корабля. Веет ветер и неспокойны паруса; Даже руль просит дать ему направление. Но спокойно ждет вожатый, когда я умолкну. И матросы, которые слышали хор великого моря, терпеливо слушали меня. Теперь им не нужно больше ждать. Я готов. Ручей достиг моря, и вновь великая мать прижимает своего сына к груди". Прощай, народ Орфалеса! Этот день подошел к концу. Он закрывается перед нами, как водяная лилия перед своим завтрашним днем. То, что нам было дано здесь, мы сохраним, и если этого будет мало, мы снова соберемся вместе и вместе протянем руки к дающему. Не забывайте, что я вернусь к вам. Еще мгновение, и моя страсть соберет песок и пену для другого тела. Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня. Прощай, народ Орфалеса, и юность, что я провел с тобой. Лишь вчера мы встретились во сне. Вы пели мне в моем одиночестве, и я из ваших страстных стремлений построил башню в небе. Но вот сон прошел, сновидение закончилось и минула заря. Полдень над нами. Наше полупробуждение превратилось в ясный день, и нам пора расставаться. Если в сумерках памяти нам суждено встретиться еще раз, мы вновь заговорим, и вы споете мне более проникновенную песнь. И если в другом сне встретятся наши руки, мы построим другую башню в небе. Сказав так, он дал знак морякам; те тотчас подняли якорь, корабль отдал швартовы, и они двинулись на восток. Как из единого сердца, крик вырвался у народа, и поднялся в сумрак, и разнесся над морем, словно могучий глас трубы. Лишь Алмитра молчала, провожая взглядом корабль, пока он не исчез в тумане. И, когда народ разошелся, она все еще одиноко стояла на берегу, вспоминая в своем сердце его слова: "Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня".
И вот настал вечер. 
